Неточные совпадения
Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней
красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный,
чистый жар сердца до старости.
На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и
чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы
красоты замечательной: особенно хороши были светлые, черные, продолговатые глаза.
Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо
чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему веру в
красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше…
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее голову, как ребенка, на руку себе, она любовалась ее
чистой, младенческой
красотой и крепко сжала в объятиях.
Перед ним, как из тумана, возникал один строгий образ
чистой женской
красоты, не Софьи, а какой-то будто античной, нетленной, женской фигуры. Снилась одна только творческая мечта, развивалась грандиозной картиной, охватывала его все более и более.
Он верил в непогрешимость Веры, и эта вера, которою держалась его
чистая, глубоко нравственная страсть к ней, да прелесть ее обаятельной
красоты и доверие к ее уму, сердечной честности — заглушали животный эгоизм страсти и спасали его не только от отчаяния в горе, но и от охлаждения к Вере.
Радостно трепетал он, вспоминая, что не жизненные приманки, не малодушные страхи звали его к этой работе, а бескорыстное влечение искать и создавать
красоту в себе самом. Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу
чистой человеческой
красоты.
Это британский тип
красоты, нежной,
чистой и умной, если можно так выразиться: тут не было никаких роз, ни лилий, ни бровей дугой; все дело было в чистоте и гармонии линий и оттенков, как в отлично составленном букете.
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух
чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей
красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
Я поспешил исполнить ее желание — и платок ей оставил. Она сперва отказывалась… на что, мол, мне такой подарок? Платок был очень простой, но
чистый и белый. Потом она схватила его своими слабыми пальцами и уже не разжала их более. Привыкнув к темноте, в которой мы оба находились, я мог ясно различить ее черты, мог даже заметить тонкий румянец, проступивший сквозь бронзу ее лица, мог открыть в этом лице — так по крайней мере мне казалось — следы его бывалой
красоты.
Великие слова, заключающие в себе целый мир новых отношений между людьми, — мир здоровья, мир духа, мир
красоты, мир естественно-нравственный и потому нравственно
чистый.
На этих произведениях Банькевича я впервые знакомился с особенностями ябеднического стиля, но, конечно, мое изложение дает лишь отдаленное понятие об его
красотах. Особенно поражало обилие патетических мест. Старый ябедник, очевидно, не мог серьезно рассчитывать на судейскую чувствительность; это была бескорыстная дань эстетике, своего рода полет
чистого творчества.
Больная привязалась к доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим,
чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной
красоте. Да, это было настоящее русское лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Чистое добро некрасиво; чтобы была
красота в жизни, необходимо и зло, необходим контраст тьмы и света.
Все, чем красна Афродита мирская,
Радость домов, и лесов, и морей, —
Все совместит
красота неземная,
Чище, сильней, и живей, и полней.
Тут он так крепко иногда лежит, что мне самому случалось взминать снег ногами, чтоб взбудить русака… и что за
красота, когда он вылетит из удула, на все стороны рассыпав снежную пыль, матерой, цветной, красивый, и покатит по
чистому полю!..
Вы увидите изумительную девушку, да не одну, двух, даже трех, украшение столицы и общества:
красота, образованность, направление… женский вопрос, стихи, всё это совокупилось в счастливую разнообразную смесь, не считая по крайней мере восьмидесяти тысяч рублей приданого,
чистых денег, за каждою, что никогда не мешает, ни при каких женских и социальных вопросах… одним словом, я непременно, непременно должен и обязан ввести вас.
И в хрустально-чистом холодном воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну, радости и
красоте бытия, каким ужасом перед вечным молчанием смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
Но проходила ночь, медленно и противно влачился день, наступал вечер, и его опять неудержимо тянуло в этот
чистый, светлый дом, в уютные комнаты, к этим спокойным и веселым людям и, главное, к сладостному обаянию женской
красоты, ласки и кокетства.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная
красота и благо казались мне выше и выше,
чище и
чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
О, как этот звук безупречно полон и красиво кругл! Он нежно густ и ароматен, как сотовый мед. Его
чистая и гибкая
красота похожа на средний тон виолончели, взятый влюбленным смычком. Он — как дорогое старое красное вино.
Красота гребенской женщины особенно поразительна соединением самого
чистого типа черкесского лица с широким и могучим сложением северной женщины.
Астров. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею
красотой — и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие… Ведь так? А праздная жизнь не может быть
чистою.
Но одного все же не предусмотрела умная Елена Петровна: что наступит загадочный день, и равнодушно отвернутся от
красоты загадочные дети, проклянут чистоту и благополучие, и нежное,
чистое тело свое отдадут всечеловеческой грязи, страданию и смерти.
В недоумении я спрашиваю себя: неужели эта старая, очень полная, неуклюжая женщина, с тупым выражением мелочной заботы и страха перед куском хлеба, со взглядом, отуманенным постоянными мыслями о долгах и нужде, умеющая говорить только о расходах и улыбаться только дешевизне, — неужели эта женщина была когда-то той самой тоненькой Варею, которую я страстно полюбил за хороший, ясный ум, за
чистую душу,
красоту и, как Отелло Дездемону, за «состраданье» к моей науке?
Сквозь прозрачную материю розово светилась ее кожа и видны были все
чистые линии и возвышения ее стройного тела, которое до сих пор, несмотря на тридцатилетний возраст царицы, не утеряло своей гибкости,
красоты и свежести.
Теперь редко встретишь охотников до этих сортов голубей, но в городах и столицах еще водятся охотники до голубей
чистых или гонных, особенно до турманов, гоньба которых имеет свою
красоту.
В это время, когда боярыня осталась в своем Плодомасове совсем одинокою, ей уже минуло сорок пять лет;
красота ее отцветала в ее тихом заточении, и
чистая, непорочная жизнь укрепила за нею название «хрустальной вдовы».
И вот на этакую умилительную
красоту — гурлы! гурлы! — вдруг с небес
чистых стайка красных птичек опустится, цви! цви! цви!
— Где здесь божеское? — говорю. — Люди друг на друге сидят, друг у друга кровь сосут, всюду зверская свалка за кусок — где тут божеское? Где доброе и любовь, сила и
красота? Пусть молод я, но я не слеп родился, — где Христос, дитя божие? Кто попрал цветы, посеянные
чистым сердцем его, кем украдена мудрость его любви?
Лучше всего о Христе Ларион говорил: я, бывало, плакал всегда, видя горькую судьбу сына божия. Весь он — от спора в храме с учёными до Голгофы — стоял предо мною, как дитя
чистое и прекрасное в неизречённой любви своей к народу, с доброй улыбкой всем, с ласковым словом утешения, — везде дитя, ослепительное
красотою своею!
Он старался уничтожить её, спрашивая себя: что побуждает его идти за этой девушкой? и отвечал себе: — любопытство; спокойное и
чистое желание созерцать её
красоту.
Но столько очарования озолотило лицо ее в эту минуту, таким страстным потоком чувства, такой невыносимой, неслыханной
красотою задрожала каждая линия, каждый мускул его, что разом угасла черная дума и замолкла
чистая грусть в груди Ордынова.
Князь был хорош собою, румяный, нежный, отрочески мужественного вида, с легким пухом на губах, с
чистым голубым взглядом, он нравился особенно сангвиническим девицам и молодым вдовам. Столыгин, бравший не столько
красотою, сколько дерзкой речью, любезностью и злословием, не мог простить своему другу его высокий рост, его красивые черты и старался всякий раз затмить его остротами и колкостями.
Даже при третьем стакане чаю, после того, как робкие глаза ее встретились раз с его глазами и он не опустил их, а как-то слишком спокойно продолжал, чуть-чуть улыбаясь, глядеть на нее, она почувствовала себя даже несколько враждебно расположенной к нему и скоро нашла, что не только ничего не было в нем особенного, но он нисколько не отличался от всех тех, кого она видела, что не стоило бояться его, — только ногти
чистые, длинные, а даже и
красоты особенной нет в нем.
Это бледное, похудевшее лицо, в котором сквозь безукоризненную
красоту чистых, правильных линий и унылую суровость глухой, затаенной тоски еще так часто просвечивал первоначальный детски ясный облик, — образ еще недавних доверчивых лет и, может быть, наивного счастья; эта тихая, но несмелая, колебавшаяся улыбка — все это поражало таким безотчетным участием к этой женщине, что в сердце каждого невольно зарождалась сладкая, горячая забота, которая громко говорила за нее еще издали и еще вчуже роднила с нею.
Чистая, нежная, не поражала она с первого взгляда
красотой своей неописанной, но когда Василий Борисыч всмотрелся в ее высокое, белоснежное чело, в ее продолговатое молочного цвета лицо, светло-русые волосы, жемчужные зубы и чудным светом сиявшие синие глаза, — ровно подстреленный голубь затрепетало слабое его сердечко.
Откинула покров она с чела,
И месяц светом лик ей обдал
чистый.
Уже моих колен ее пола
Касается своей волной пушистой,
И на плечо ко мне она легла,
И разом круг объял меня душистый:
И молодость, и дрожь, и
красота,
И в поцелуе замерли уста.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной
красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама
красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но
чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее
красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Огромное количество людей остается как бы слепорожденными или непробужденными в области
красоты, другие отрицают объективный смысл
красоты, сводя ее к прихоти вкуса, к
чистому субъективизму или «психологизму»; огромное количество людей способно скучать перед «Сикстиной» [Подобное отношение к любимому творению Достоевского продемонстрировал Л. Н. Толстой.
— Господи! Как хорошо! — невольно прошептал юноша. И, весь душевно приподнятый, восторженный и умиленный, он отдался благоговейному созерцанию величия и
красоты беспредельного океана. Нервы его трепетали, какая-то волна счастья приливала к его сердцу. Он чувствовал и радость и в то же время внутреннюю неудовлетворенность. Ему хотелось быть и лучше, и добрее, и
чище. Ему хотелось обнять весь мир и никогда не сделать никому зла в жизни.
Когда скрытое существо жизни раскрывается перед душою в таком виде, то понятно, что и душа отзывается на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная
красота и благо казались мне выше и выше,
чище и
чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза».
Чувство ressentiment, зависти доходит до того, что человек не только не может вынести большего богатства, славы, власти,
красоты, успеха другого, но не может вынести, что другой человек
чище, лучше, благороднее, жертвеннее, не может вынести отблеска святости.
В это время соседний царь, услыхав о
красоте драгоценных украшений, приготовляемых Панду, послал к нему своего казначея, чтобы заказать корону
чистого золота, украшенную самыми драгоценными камнями Индии.
Кадикс — весь ярко-белый с ярко-зелеными ставнями-выплывал, точно он из морской пены, весь
чистый, нарядный, прославленный
красотой своих женщин.
Любовь была
чистая и целомудренная, с нежным, застенчивым запахом, какой утром бывает от луговых цветов в тихой лощинке, обросшей вокруг орешником. Ни одной сколько-нибудь чувственной мысли не шевелилось во мне, когда я думал о Конопацких. Эти три девушки были для меня светлыми, бесплотными образами редкой
красоты, которыми можно было только любоваться.
Я смеялся про себя необычным образам и оборотам, непонятным разговорам, как будто записанным в сумасшедшем доме. Не дурачит ли он всех нас пародией?.. И вдруг, медленно и уверенно, в непривычных формах зашевелилось что-то
чистое, глубокое, неожиданно-светлое. Оно ширилось и свободно развертывалось, божественно-блаженное от своего возникновения. Светлая задумчивость была в душе и грусть, — сколько в мире
красоты, и как немногим она раскрывает себя…
Чистая духовность не сакрализует ничего исторического, для нее священны лишь Бог и божественное в человеке, истина, любовь, милосердие, справедливость,
красота, творческое вдохновение.
Здесь
красота,
красота, несомненно, выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и
чистым деревенским здоровьем.
Есть в художественных произведениях изображение
красоты, более близкой к земным типам — это
красота миловидного личика,
чистого создания, еще не знающего жизни, но стремящегося к ее познанию — таковы головки Греза.